Неточные совпадения
Как быть! кисейный рукав слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку; все почти страсти начинаются так, и мы часто себя очень обманываем, думая, что нас
женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно, они приготовляют, располагают ее сердце к принятию священного огня, а все-таки первое прикосновение
решает дело.
Нос у ней был немного толст, как почти у всех русских, и цвет кожи не был совершенно чист; со всем тем Аркадий
решил, что он еще никогда не встречал такой прелестной
женщины.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой
женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже
решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Действия этой
женщины не интересовали его, ее похвалы Харламову не возбуждали ревности. Он был озабочен решением вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним война? Она поставила под ружье такое количество людей, что, конечно, продлится недолго, — не хватит средств воевать года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит выход в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это — так, а — что выиграет он? Твердо, насколько мог, он
решил: поставить себя на видное место. Давно пора.
Самгин, слушая,
решал: как отнестись к этой
женщине, к ее биографии, не очень похожей на исповедь?
«Вот», — вдруг
решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним играли в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая
женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в руках и серебряные волосы на голове.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку
женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил,
решив идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
«С этой
женщиной следует держаться осторожно», —
решил он.
«Родится человек, долго чему-то учится, испытывает множество различных неприятностей,
решает социальные вопросы, потому что действительность враждебна ему, тратит силы на поиски душевной близости с
женщиной, — наиболее бесплодная трата сил. В сорок лет человек становится одиноким…»
Самгин свернул в переулок, скупо освещенный двумя фонарями; ветер толкал в спину, от пыли во рту и горле было сухо, он
решил зайти в ресторан, выпить пива, посидеть среди простых людей. Вдруг, из какой-то дыры в заборе, шагнула на панель маленькая
женщина в темном платочке и тихонько попросила...
— Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу
решать, а мы тут словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к
женщине с котятами, — слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего не могут!
Климу становилось все более неловко и обидно молчать, а беседа жены с гостем принимала характер состязания уже не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит
женщина, взвешивая и
решая что-то важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин сказал...
Француз не сказал, каковы эти признаки, но в минуты ожидания другой
женщины Самгин
решил, что они уже замечены им в поведении Варвары, — в ее движениях явилась томная ленца и набалованность, раньше не свойственная ей, так набалованно и требовательно должна вести себя только
женщина, которую сильно и нежно любят.
«Дронов выпросит у этого кота денег на газету и уступит ему
женщину, подлец, — окончательно
решил он. Не хотелось сознаться, что это решение огорчает и возмущает его сильнее, чем можно было ожидать. Он тотчас же позаботился отойти в сторону от обидной неудачи. — А эта еврейка — права. Вопросами внешней политики надобно заняться. Да».
«У ней простое, но приятное лицо, — снисходительно
решил Обломов, — должно быть, добрая
женщина!» В это время голова девочки высунулась из двери. Агафья Матвеевна с угрозой, украдкой, кивнула ей головой, и она скрылась.
Я на прошлой неделе заговорила было с князем — вым о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а сама не умела
решить, и вообразите, он сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все с какой-то иронией и с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью, с которою обыкновенно говорят «великие мужи» с нами,
женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
Оскорбленный надменным Бьорингом и завтра же надеясь быть оскорбленным тою великосветскою
женщиной, я слишком знал, что могу им ужасно отмстить, но я
решил, что не буду мстить.
Но в этой кучке случился Федор Павлович, и он мигом выскочил и
решил, что можно счесть за
женщину, даже очень, и что тут даже нечто особого рода пикантное, и проч., и проч.
Совпало так, что китайцы тоже в эту ночь
решили сделать нападение и не только отобрать
женщину, но и раз навсегда отделаться от обоих тазов.
И вот должна явиться перед ним
женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из судей уже
решил это в душе; является перед ними Аспазия, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и говорят: «Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не царство красоты?
Иголка все щелкала и щелкала в руках Женни, когда она, размышляя о докторе,
решала, что ей более всего жаль его, что такого человека воскресить и приподнять для более трезвой жизни было бы отличной целью для
женщины.
Ему нравилась своим большим коровьим телом толстая Катя, но, должно быть, —
решал он в уме,она очень холодна в любви, как все полные
женщины, и к тому же некрасива лицом.
Перебирая в памяти всех мне известных молодых
женщин, я опять
решил, что нет на свете никого лучше моей матери!
— Видишь, Ваня: ведь я
решила, что я его не любила как ровню, так, как обыкновенно
женщина любит мужчину. Я любила его как… почти как мать. Мне даже кажется, что совсем и не бывает на свете такой любви, чтоб оба друг друга любили как ровные, а? Как ты думаешь?
И удивительное дело. Митя Смоковников, живший до тех пор только питьем, едой, картами, вином,
женщинами, задумался в первый раз над жизнью. И думы эти не оставили его, а разворачивали его душу всё дальше и дальше. Ему предлагали место, где была большая польза. Он отказался и
решил на то, что у него было, купить именье, жениться и, как сумеет, служить народу.
Он никак не в состоянии был понять, чего фрау Леноре так убивается, и в сердце своем он тут же
решил, что
женщины, даже самые лучшие, страдают отсутствием сообразительной способности!
Трудно
решить, почему эта гордая
женщина почти заискивала у Юлии Михайловны.
«Вот тебе на! — подумала не без иронии Миропа Дмитриевна. — Каким же это образом адмиральша, — все-таки, вероятно,
женщина обеспеченная пенсией и имеющая, может быть, свое поместье, — приехала в Москву без всякой своей прислуги?..» Обо всех этих недоумениях она передала капитану Звереву, пришедшему к ней вечером, и тот, не задумавшись,
решил...
Не поверил я, что закройщица знает, как смеются над нею, и тотчас
решил сказать ей об этом. Выследив, когда ее кухарка пошла в погреб, я вбежал по черной лестнице в квартиру маленькой
женщины, сунулся в кухню — там было пусто, вошел в комнаты — закройщица сидела у стола, в одной руке у нее тяжелая золоченая чашка, в другой — раскрытая книга; она испугалась, прижала книгу к груди и стала негромко кричать...
Я слишком много стал думать о
женщинах и уже
решал вопрос: а не пойти ли в следующий праздник туда, куда все ходят? Это не было желанием физическим, — я был здоров и брезглив, но порою до бешенства хотелось обнять кого-то ласкового, умного и откровенно, бесконечно долго говорить, как матери, о тревогах души.
Тою порой, пока между приезжими гостями Бизюкиной происходила описанная сцена, сама Дарья Николаевна, собрав всю свою прислугу, открыла усиленную деятельность по реставрации своих апартаментов. Обрадованная дозволением жить не по-спартански, она
решила даже сделать маленький раут, на котором бы показать своим гостям все свое превосходство пред обществом маленького города, где она, чуткая и живая
женщина, погибает непонятая и неоцененная.
Маска оказалась хорошенькой двадцатилетней невинной девушкой, дочерью шведки-гувернантки. Девушка эта рассказала Николаю, как она с детства еще, по портретам, влюбилась в него, боготворила его и
решила во что бы то ни стало добиться его внимания. И вот она добилась, и, как она говорила, ей ничего больше не нужно было. Девица эта была свезена в место обычных свиданий Николая с
женщинами, и Николай провел с ней более часа.
Он
решил, что любви нет, а всякий раз присутствие молодой и красивой
женщины заставляло его замирать.
У него был только один соперник — инспектор врачебной управы Крупов, и председатель как-то действительно конфузился при нем; но авторитет Крупова далеко не был так всеобщ, особенно после того, как одна дама губернской аристократии, очень чувствительная и не менее образованная, сказала при многих свидетелях: «Я уважаю Семена Ивановича; но может ли человек понять сердце
женщины, может ли понять нежные чувства души, когда он мог смотреть на мертвые тела и, может быть, касался до них рукою?» — Все дамы согласились, что не может, и
решили единогласно, что председатель уголовной палаты, не имеющий таких свирепых привычек, один способен
решать вопросы нежные, где замешано сердце
женщины, не говоря уже о всех прочих вопросах.
Молодой человек, получив это письмо, долго думал над ним и, наконец
решив, что и гениальная
женщина может ошибаться, подал прошение об увольнении из университета и навсегда остался в деревне.
Почти половина лета прошла тихо и мирно, может быть, так прошла бы и вся жизнь, но во время кратких отлучек сына из дому его отец снова начал приставать к снохе; она противилась назойливости распущенного старика, и это разозлило его — слишком внезапно было прервано его наслаждение молодым телом, и вот он
решил отомстить
женщине.
Маякин, бросив в грязь Медынскую, тем самым сделал ее доступной для крестника, и скоро Фома понял это. В деловых весенних хлопотах прошло несколько дней, и возмущенные чувства Фомы затихли. Грусть о потере человека притупила злобу на
женщину, а мысль о доступности
женщины усилила влечение к ней. Незаметно для себя он
решил, что ему следует пойти к Софье Павловне и прямо, просто сказать ей, чего он хочет от нее, — вот и все!
— Нет, сударыня, этому времени пройти нельзя. Как была она, Ева,
женщина, из ребра мужнина сотворена, так и останется до скончания века, — сказал старик, так строго и победительно тряхнув головой, что приказчик тотчас же
решил, что победа на стороне купца, и громко засмеялся.
Добрая ли она была или злая, она не знала и не
решила, но то, что она была не порядочная
женщина, не comme il faut, не леди, как говорила себе Марья Павловна, это она увидала с первого знакомства, и это огорчало ее.
Но
решить дело самому с собой было одно, привести же его в исполнение было другое. Самому подойти к
женщине невозможно. К какой? где? Надо через кого-нибудь, но к кому обратиться?
И когда он
решил это, ему стало еще беспокойнее; говоря с старостой, с мужиками, с столяром, он невольно наводил разговор на
женщин и, если разговор заходил о
женщинах, то задерживал на этом.
Мы все почему-то вспомнили, что наш Беликов не женат, и нам теперь казалось странным, что мы до сих пор как-то не замечали, совершенно упускали из виду такую важную подробность в его жизни. Как вообще он относится к
женщине, как он
решает для себя этот насущный вопрос? Раньше это не интересовало нас вовсе; быть может, мы не допускали даже и мысли, что человек, который во всякую погоду ходит в калошах и спит под пологом, может любить.
Все — и товарищи и дамы — стали уверять Беликова, что он должен жениться, что ему ничего больше не остается в жизни, как жениться; все мы поздравляли его, говорили с важными лицами разные пошлости, вроде того-де, что брак есть шаг серьезный; к тому же Варенька была недурна собой, интересна, она была дочь статского советника и имела хутор, а главное, это была первая
женщина, которая отнеслась к нему ласково, сердечно, — голова у него закружилась, и он
решил, что ему в самом деле нужно жениться.
Зная уже давно, что легче «верблюду пройти в игольное ушко», чем
женщине, вкусившей этого яда, вернуться к нормальной и честной жизни, и присматриваясь к ней самой, я убедился, что в ней нет никаких задатков для того, чтобы она могла составить исключение из общего правила, и с болью в душе я
решил предоставить ее судьбе.
Савелий думал: жить молодым людям вместе действительно было невозможно; совет графа расстаться на несколько времени казался ему весьма благоразумным. Неужели же Эльчанинов такой гнусный человек, что бросит и оставит совершенно эту бедную
женщину в ее несчастном положении? Он ветрен, но не подл, —
решил Савелий и проговорил...
Сходился он с
женщинами, но подумал: однако чего же от них ожидать и добиваться? подумавши же, не
решил вопроса и стал избегать
женщин…
Но я, как беспристрастный историк, должен здесь заметить, что с дамами он вообще обращался не с большим уважением, и одна только Лизавета Васильевна составляла для него как бы исключение, потому ли, что он не мог, несмотря на его старания, успеть в ней, или оттого, что он действительно понимал в ней истинные достоинства
женщины, или, наконец, потому, что она и станом, и манерами, и даже лицом очень много походила на тех милых
женщин, которых он видал когда-то в большом свете, — этого не мог
решить себе даже сам Бахтиаров.
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже
решил уехать на лето в деревню к одному из товарищей и работать там, чтобы с честью приготовиться к лекциям, а теперь нужно ехать за тысячу с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать
женщину, потерявшую мужа, с которым, судя по её же письмам, ей жилось не сладко.
«Надо уйти!» —
решил Полканов, невольно поднятый на ноги истерическими стонами юноши, в которых звучало одновременно и трогательное — прости! — миру его души, и отчаянное — помилуй! — обращённое к
женщине.
Я провожал жену глазами и потом ожидал ее возвращения, чтобы опять увидеть в окно ее лицо, плечи, шубку, шляпку; мне было скучно, грустно, бесконечно жаль чего-то, и хотелось в ее отсутствие пройтись по ее комнатам, и хотелось, чтобы вопрос, который я и жена не сумели
решить, потому что не сошлись характерами, поскорее бы решился сам собою, естественным порядком, то есть поскорее бы эта красивая 27-летняя
женщина состарилась и поскорее бы моя голова стала седой и лысой.